Мария Никитична стояла перед стеной своего дома и смотрела на жирные белые буквы, которые прыгали по голубым доскам, складывались в слоги, слова и вырастали в кричащее восклицательное предложение. Почти как в сочинениях на её уроках русского языка.
«Твой сын — фашыст!»
«Жи», «ши» пиши через «и» — автоматически пронеслось в голове. И рука снова потянулась за красной ручкой с невидимого коричневого стола, чтобы размашисто зачеркнуть это грубое, неприличное «ы», а сверху аккуратно вывести изящное, стройное, правильное «и».
Мария Никитична не помнила, какой по счёту была эта надпись. Пятая? Седьмая? Десятая? Они стали появляться в сентябре, когда она докапывала картошку в огороде умершей свекрови. В тот первый раз она испугалась: словно кто-то выбил на гранитном памятнике её имя с ошибкой и посмеялся, что она не сможет исправить. Она долго плакала, молилась Богу, просила прощения у него и у людей, пила валерьянку, а потом, умывшись и переодевшись в выходную одежду, пошла на автобус до райцентра.
В городе она купила ведёрко голубой краски и, вернувшись домой к обеду, нашла в кладовке старые кисти, которыми в последний раз красила ограду на могиле мужа. Обмакнула одну в кричаще-голубую, как деревенский храм, краску, провела ею по ободку ведра, избавляясь от излишка, и сначала закрасила слово «сын», затем — «твой», а потом уже — «фашыст».
Вот и сегодня Мария Никитична уже механически, в установленном порядке замазывала белые буквы и сокрушалась, что пожалела денег на большое ведро краски.
Младшего сына Мария Никитична не видела с лета, и когда вчера, ближе к ночи, Игорь позвонил и радостно сообщил, что приедет на выходные, она заметалась по дому. Переставляла книги с одной полки на другую, ладонью стирала пыль с журнального столика и накрытого вышитой салфеткой телевизора, поправляла покрывала на диване и креслах. Потом, словно опомнившись, взяла ручку и на другой стороне приглашения на выборы показательным почерком в столбик записала: «борщ, картошка-пюре с курицей, отбивные, «Шуба», «Каракуль», налисники».
Она достала из морозильника кусок свиного филе, кости и куриные ножки, уложила всё в большую алюминиевую миску, накрыла старым полотенцем, сшитым из простыни, и поставила в кладовку.
Ночью Мария Никитична ворочалась на своей девичьей перине, два раза вставала и шла на веранду к ведру с колодезной водой, черпала её литровой эмалированной кружкой и, нехотя припадая губами к холодному краешку, пила. Лёжа в кровати, она решила, что утром всё-таки позвонит Вове, скажет о приезде брата и позовёт на обед. После чего провалилась в сон, и ей снилось, как она снова работает в школе, и Степановна, учительница математики, жалуется на Вову и Игоря директору, а она стоит рядом, держа в руках тетради с планами, хочет защитить сыновей, но вместо слов у неё изо рта сыпятся зубы.
Вова появился, когда она пекла блины. Он зашёл по-хозяйски, широко распахнув дверь. За ним вбежал Юрка — старший внук Марии Никитичны, он за руку тянул младшего брата Ванечку и следил, чтобы тот аккуратно перешагнул через высокий порожек.
— Ну, здрасте! — поздоровался Вова.
По интонации сына, по тому, как бегали его глаза, Мария Никитична поняла, что Вова трезвый, но с похмелья.
— Здравствуй, сынок! Юрка, Ванечка, идёмте обниматься! Бабушка скучала!
Юрка с братом подбежали к Марии Никитичне и обняли её за ноги.
— Мойте руки и садись блины кушать! — мальчишки ринулись к рукомойнику.
— Ну, как ты, мам? — спросил Вова, усаживаясь на табуретку у печки. — Опять стену закрашивала?
— Опять… — Мария Никитична вздохнула.
Тишину нарушили внуки: Юрка с противным скрежетом отодвинул стул, усадил на него брата, а сам с ногами залез на шатающуюся табуретку, пододвинул к себе банку с клубничным вареньем, отбросил с блинов полотенце, рукой подхватил верхний, тонкий, молочно-корочиневый блин и водрузил его на тарелку Ванечки.
— Отпустили, значит, — произнёс Вова и достал из пачки «Мінск» сигарету. — Надолго?
— В воскресенье обратно. Думаю, вы с Наташей и детьми придёте, посидим, пообедаем по-человечески, — торопясь проговорила Мария Никитична, наливая молоко в две кружки.
— Ну что ж, придём, посидим, поговорим, — ответил Вова, закуривая.
Мария Никитична посмотрела на внуков: Юрка уверенно размазывал варенье по блину брата, скручивал блин в трубочку и торжественно вручал восхищённому Ванечке. Тот откусывал маленький кусочек, запивал молоком и слизывал с руки капающее на стол варенье.
Игорь приехал к обеду. Коротко стриженный и гладко выбритый, он вышел из блестящей на солнце машины и подбежал к матери, обнял её, укутал сильными руками, приподнял над землёй и радостно заглянул в лицо. Мария Никитична счастливо улыбалась и, словно на обыске, ощупывала сына, желая убедиться, что вот он — её младшенький, настоящий, живой.
— Ну как ты тут, мам?
— Хорошо, сынок, хорошо. Ты как?
— И я неплохо. Вот машину новую купил, полный привод, теперь могу к тебе по любым дорогам ехать! — Игорь махнул рукой в сторону машины.
— Я рада, сыночек. Красивая машина. И видно, что новая! Пойдём в дом, скоро Вова с семьей придёт, обедать будем.
— Сейчас, мам! — Игорь открыл багажник и стал доставать многочисленные шершавые пакеты с названием городского супермаркета, и большие бумажные — из магазинов побогаче.
Мария Никитична разглядывала армию пакетов, стоящих на полу, когда Игорь вошёл в дом с большой коробкой в руках.
— А вот и мой тебе подарок на День рождения, мам! Телевизор! — и он с гордостью протянул матери коробку.
— Ой, сынок, да зачем же ты так тратился! Спасибо большое! Ставь на пол, тяжёлый — не удержу!
— Подожди, мам, сейчас открою! — Игорь поставил коробку на пол и стал рвать руками белую упаковочную ленту, она не поддавалась, он рвал сильнее и сильнее, пока на связанный крючком коврик не закапала кровь.
— Игорь, ты порезался! — заметила кровь Мария Никитична и протянула сыну полотенце.
— Ерунда, мам! Подай мне, пожалуйста, нож, — Игорь вытер кровь с пальца, разрезал ленту, и из коробки показался гладкий непроницаемый экран.
Он занёс телевизор в зал и поставил его на журнальный столик рядом со старым, уже несколько лет как сломанным.
— Вот!
— Спасибо, сыночек! — Мария Никитична быстро заморгала.
Игорь размотал провода, вставил в пульт батарейки и занялся Интернет-настройками и установками обновлений. Мария Никитична смотрела на сына и вся тяжесть, скопившаяся у неё с августа в районе солнечного сплетения, ушла, и впервые за эти месяцы она задышала полной грудью. Она видела сына, родного, обычного, даже футболка на нём была та, что и в прошлый приезд, и мысленно, словно кому-то доказывая, шептала: «Не фашист, не фашист, не фашист».
— Мам, в понедельник позвонишь в «Белтелеком», попросишь подключить «Залу», возьмёшь нужный тариф — и будешь на связи с миром! Там и канал «Культура» есть, и православный канал, российских много и наши новости, — выберешь всё, что захочешь!
— Ой, спасибо, сыночек, спасибо! — Мария Никитична подошла к сыну и крепко его обняла.
Она до последнего надеялась, что Игорь не заметит перекрашенную часть стены, но все надежды рухнули, когда они вышли на улицу.
— Что закрашивала?
Ещё давно она поняла — соврать не получится:
— Да пишут разное…
Игорь глядел в упор и в его отцовских карих глазах с мелкими красными проталинками отражался немой ужас от того, что он пропустил, не уберёг, не защитил.
— Кто… пишет? — выдавил он.
— Не знаю, сыночек. Кто-то пишет… С ошибками… — добавила Мария Никитична.
— Участковому звонила?
— Нет, не звонила…
— Почему??
— С тобой хотела сначала поговорить, узнать… правда ли то, что пишут…
— Мам, ты чего?? — совсем по-детски, обиженно взвизгнул Игорь.
Мария Никитична глядела в глаза сына и по-учительски пыталась понять, врёт ли он. Игорь перебил взгляд словами:
— Хорошо… Что пишут?
— Твой сын — фашист, — совсем спокойно сказала Мария Никитична. — «Фашист» пишут через «ы», — добавила она.
И тут, нетерпеливо толкнув калитку, во двор вбежал Юрка, за ним, еле поспевая, просеменил Ванечка, а потом показались и Вова с Наташей. Юрка с Ванечкой резко притормозили перед Игорем и одновременно, застеснявшись, опустили головы.
— Ну, красавцы, здороваться с дядькой будете? — Игорь присел на корточки.
Юрка первым протянул руку, Игорь крепко её сжал, притянул к себе племянника и, положив голову на маленькое плечо, обнял. Затем схватил Ванечку, подбросил его вверх, поймал, перевернул на спину и защекотал гладкий выпученный живот. Племянники смотрели на бабушку и улыбались: «Свой!»
С Вовой Игорь поздоровался молча, пожав ему руку. Наташа тихо сказала «Привет», зато Юрка и Ванечка не могли дождаться, когда закончатся взрослые формальности, и они снова запрыгнут к дяде Игорю на руки.
— Ну, пацаны, пойдёмте за подарками!
Малые в одно мгновение наперегонки помчались в дом.
Игорь доставал из пакетов машинки, фломастеры, книжки, футбольные мячи, штаны, толстовки, рубашки… Казалось, праздник не закончится никогда, и Юрка с Ванечкой бросались от одной вещи к другой и каждый раз восхищались ярким цветом шапки, блестящей упаковкой от игрушки, гладкой отполированной обложкой книги. Игорь радовался вместе с племянниками: как будто все эти многочисленные подарки предназначались ему, пятилетнему, играющему с единственным танком со сломанным дулом.
— Ну, за встречу! — сухо сказал Вова, чокнулся со всеми пузатенькой рюмкой и опрокинул её содержимое в рот.
Ели молча, только Юрка и Ванечка что-то постоянно спрашивали у дяди Игоря, бегали к куче пакетов, вытаскивали оттуда новую игрушку и демонстрировали её сидящим за столом взрослым.
Вова дотянулся до бутылки водки, налил всем по полрюмки и, подняв свою, произнёс:
— За всё хорошее!
— Закусывай! — прошипела Наташа.
Вова молча посмотрел на жену и откусил хвостик маринованного огурца.
— Ну, расскажи, брат, как живёшь?
Игорь тяжело взглянул на Вову, который вытянутым лицом со впавшими щеками напоминал отца, и твёрдо ответил:
— Хорошо живу, не жалуюсь.
— Жениться не собираешься? — к облегчению жены и матери спросил Вова.
— Пока нет, не встретил ещё той единственной.
— Даст Бог, встретишь! Я тоже племянников хочу, а ещё лучше — племянниц!
— И я бы внучек понянчила. Или внучков. Успеть бы дожить… — включилась в разговор Мария Никитична.
— Доживёшь, мам!.. Какие новости в деревне?
— Какие могут быть у нас новости? Деревня умирает, вот Лётчика похоронили, Вась-вася на прошлой неделе поминали.
— Саня Шуркало недавно вернулся, — Вова положил в рот кусок сервелата.
— В смысле — вернулся?
— Да вот так, приехал, закрылся в доме и пьёт уже месяц, за водкой и хлебом Завхоза посылает. Днём пьёт, ночью на улицу выбегает и кричит.
— Что кричит?
— Да разное. Бога в основном вспоминает. Но, бывает, что и «Милиция с народом!» крикнет.
— Может, помощь ему нужна? Может, мне с ним поговорить? В академии же вместе учились!
— Тебе туда лучше не соваться, мы сестру из Украины вызвали, должна завтра приехать, сказала, к себе заберёт.
Разговор, как ручеёк, побежал, завертелся вокруг местных сплетней, слухов, перешёл к рассказам про Юрку и Ванечку, Вова незаметно наливал, уже не предлагая другим, и сурово, словно за Родину, молча выпивал рюмку за рюмкой.
Внезапно включился телевизор. Мария Никитична вздрогнула, словно от резкого крика, а потом увидела пульт в руках у Юрки.
— Мультики смотреть будете? — радостно спросил Игорь.
— Да! Да! — весело запрыгали малые.
— Какой ваш любимый?
— Ване нравится Пеппа, але на беларускай.
Игорь включил Youtube.
— Я — свінка Пепа! Гэта мой маленькі брацік Джордж…
На экране запрыгало счастливое семейство Пеппы. Ванечка стоял, держа в руках игрушечный мотоцикл, и завороженно смотрел на большой телевизор. Вдруг Мария Никитична встала, подошла к экрану и салфеткой провела по тёмному пятну на мордочке маленького Джорджа. Пятно не оттиралось. Тогда она незаметно, как ей казалось, плюнула в салфетку и снова попыталась вытереть экран.
— Что там, мам?
— Кровь твоя, сынок, помнишь, порезался, когда распаковывал телевизор?
Вова словно очнулся, протрезвел и встретился с братом глазами.
— Пошли покурим! — он тяжко поднялся из-за стола.
Игорь посмотрел на мать, подмигнул ей и вышел за Вовой.
Мария Никитична засуетилась: прибрала грязные тарелки, подрезала чёрного хлеба, подлила в стеклянный кувшин вишнёвого компота. Наташа молча поставила на газ чайник и налила в миску моющего средства. Мария Никитична украдкой, как когда-то при жизни мужа, пытаясь отследить, куда он пошёл выпить, поглядывала в окно на курящих сыновей. Неожиданно она поняла, что больше боится за Вову, и страх этот был новый, звериный: он гулко заурчал в животе и тяжело, словно мешок с зерном, опустился на плечи. Её прервали Юрка и Ванечка — и Мария Никитична присела на диван, надела очки и зачиталась правилами игры. Когда она снова подошла к окну, ни Вовы, ни Игоря во дворе уже не было, и она почувствовала, как страх закружил внутри песчаной бурей, поднял болотный запах тины и взметнулся вверх, к самому горлу.
— Наташка, я сбегаю, посмотрю, где Вовка с Игорем.
— Не переживайте, мама! Они сами разберутся!
— Неспокойно мне что-то, побегу, может, к вам пошли?
— Ну, хорошо, идите, я тут поубираюсь, вернётесь — чай пить будем.
Мария Никитична на ходу накинула старую куртку и быстрым мелким шагом, удерживая себя от бега, пошла в сторону «чыгунки», где на другом конце деревни жил Вова. Этот дом она, потратив всё накопления и одолжив деньги у брата, купила сыну на свадьбу. Вовка тогда ещё не пил, поэтому на подаренные свадебные деньги сделал добротный ремонт. Раньше Мария Никитична приходила сюда каждый день: приносила молоко, играла с внуками, помогала с огородом, просто сидела на лавочке и разговаривала с сыном и невесткой. Потом она стала приходить реже, и каждый раз, когда открывала ярко-голубую дверь в веранду, дом, скрипя отошедшей половицей, нашёптывал ей о Вовкином пьянстве.
Калитка была закрыта на белую дужку, насаженную на столбик забора. Мария Никитична нехотя заметила обвалившуюся ещё в прошлом году теплицу, вздохнула и подошла к двери дома. Веранду Вовка по привычке не закрывал, на двери даже места для замка не было: была старая клямка, которую Наташка просила заменить, но Вовка, любитель деревенской старины, сопротивлялся. Мария Никитична взялась за холодную ручку, большим пальцем нажала на язычок клямки и потянула дверь на себя.
В веранде пахло грязными резиновыми сапогами, заношенной рабочей курткой и сопрелой картошкой. Мария Никитична подёргала закрытую на замок дверь в хату и на всякий случай позвала:
— Вова! Игорь!
Ей никто не ответил, и она закружила по закоулкам памяти, стараясь вспомнить любимые места сыновей, но вдруг пригадала Саню Шуркало и решила бежать к нему. Обрадовавшись новому плану, она почти переступила порог веранды, как в самом углу, на табуретке, рядом с прошлогодней проросшей картошкой, увидела пластмассовое ведро, на боку которого большими буквами кричаще было написано «КРАСКА ФАСАДНАЯ. БЕЛАЯ». На полу стояла поллитровая банка с водой и кисточкой. Мария Никитична нагнулась и прочитала написанную собственной рукой этикетку: «Яблочное, 2019». Она присела на деревянный порог веранды и прижала голову к коленям.
— Мам, ты чего? — раздался Вовин голос.
Мария Никитична не шелохнулась.
— Фашист пишется через «и», — выдавила она из себя.
Вова молчал. А потом совсем тихо, по-детски, промямлил:
— Я па-беларуску пісаў…