Стопы

Если мне надо назвать часть своего тела, которую я безусловно принимаю и люблю, то я сразу скажу: стопы. Нет, они не идеальные: у меня плоскостопие, и они как будто немного заваливаются внутрь; на левой щиколотке есть маленькие следы от экземы, темнее обычной кожи, на правой стопе небольшая вальгусная деформация большого пальца – то, что называется «косточкой». Ещё десять лет назад я спросила у ортопедов, что с ней делать, они пожали плечами и посоветовали не носить каблуки. Случаи, когда я надевала каблуки за свои 34 года, можно буквально пересчитать по пальцам. «Косточка» болит каждый день, сильнее – когда мне надо много ходить, и тогда я надеваю на большой палец специальную силиконовую подушечку. Иногда, когда я слишком долго сижу за ноутбуком, я тихонько трогаю пальцем левой ноги эту «косточку», чтобы ощутить эту мягкую боль и вернуться в своё тело.

Я не делаю педикюр, не удаляю мозоли. Мозоли образуются там, где стопа испытывает повышенное давление, они помогают мне лучше справляться с давлением этого мира – когда я осознала это, то перестала считать, что кожа на пятках должна быть такой же нежной и тонкой, как и на ладони.

У меня 39-й размер ноги, в некоторой обуви – 40-й. Бесспорно, кто-то считает, что это большой размер для женщины, ведь она должна быть изящной и миниатюрной. И если стереотипы о других частях тела меня задевают, то от этого я даже не отмахиваюсь. Мне нравятся мои стопы, узкие, плоские, с мозолями, с длинными пальцами, с вальгусной деформацией. Мои стопы носят меня по миру, крутят земной шар, я так люблю момент, когда впервые за сезон снимаешь ботинки и идёшь босиком – по мягкой траве, по песку, по воде. Как будто трава, песок, вода целуют мои ноги.

Голени

Когда я впервые замечаю волосы на ногах? Кажется, в бассейне, в десять лет, когда мы, девочки, тайком смотрим на ноги друг друга и сравниваем, у кого золотистый пух уже становится темнее и жёстче. Реклама на ТВ не оставляет сомнений: ноги должны быть такими гладкими, чтобы в них что-то могло отражаться.

Я перестаю брить ноги, когда попадаю в больницу на три недели после аварии. Я впервые вижу своё тело таким, какое оно есть, как любят говорить популисты, «по природе». На голенях тонкие тёмные волосы. Кто-то говорит, что удаляет волосы для себя, что нравится ощущение гладких ног. Я никогда никому не буду указывать, что делать со своим телом, но я думаю, что если бы мы не знали с десяти лет о том, что ноги должны быть гладкими и шелковистыми, то, возможно, нам нравились бы другие ощущения. Мне нравится наблюдать за всем циклом: от гладких ног до длинных тёмных волос. Я брею ноги, когда надеваю платье и иду на танцы. Делаю ли я это для себя? Конечно, ведь иначе я буду чувствовать себя неуютно среди всех остальных гладконогих. Те, кто говорят, что у всех есть выбор, удалять волосы или нет – лукавят. Этот выбор неравноценен, это выбор с разным давлением. Сегодня танцы, и сегодня у меня гладкие голени, а через пару дней я с любовью поглажу нежную щетину в несколько миллиметров.

Если бы не было этих стандартов, я бы никогда больше не брила ноги. Если бы можно было избавиться от волос на ногах быстро и безболезненно, я бы тут же это сделала.

Колени

Я боюсь за свои колени. У моей бабушки был артрит, и я видела, как ей больно. Как она перестаёт ходить. Её боль отзывалась странным ощущением у меня в теле: как будто скрипит бетонная крошка где-то за грудиной. На левом колене есть крошечный белый шрамик, который никто не увидит, если не знать о нём: я шла на последний звонок в одиннадцатом классе, переходила дорогу по пешеходному переходу, а проезжавшая машина не остановилась: задела колено и проехала по стопе. Если бы я успела сделать следующий шаг, то, возможно, не писала бы этот текст.

Бёдра

Я ничего не могу сказать про свои бёдра, и наверно, это лучший способ отношения к телу. Нейтральность. Они просто есть, они часть меня, с их помощью я двигаюсь сквозь этот мир и ощущаю прикосновения.

Ягодицы

Что ж, а вот тут начинаются приключения. Ладно, простите мне этот плохой каламбур; начинаются сложности. Моя попа максимально далека от современных глянцевых идеалов, гладких, круглых, подкачанных. У меня всё плоско и неровно. В двадцать лет я примерно полгода ходила в тренажёрку в надежде подкачать попу, но заниматься мне было так скучно, что я быстро бросила, не добившись каких-либо результатов. Ещё у меня есть участки шершавой кожи, кажется, следы детского дерматита, и подростком я очень переживала, что гипотетические будущие бойфренды этому ужаснутся (возможно, кто-то потом и ужасался, но я этого не заметила).

В девятнадцать лет я пыталась полюбить стринги и никак не могла понять тех, кто говорил, что это удобно. Мне было не удобно, мне было больно. В двадцать три я выкинула последнюю пару стрингов и с тех пор ношу только обычные чёрные хлопковые трусы с кружевом по краю – думаю, этой красоты достаточно.

А ещё это территория харрасмента. Мне повезло – я с ним сталкивалась совсем мало. В общем-то, я могу сказать точно: три раза. В автобусе в тринадцать лет, в школе в пятнадцать и в университете в девятнадцать. Всего три раза, но я помню каждый и волну одновременно бессилия и гнева в ответ на нарушение границы своего тела, в ответ на намеренное прикосновение, которого не хотела. Я знаю, что это именно (не)везение, а не мой внешний вид или поведение. Каждый раз, когда я возвращаюсь домой, каждый раз, когда я захожу в подъезд – днём, вечером, ночью, исключений нет, я думаю эту мысль: что я буду делать, если. Каждый раз я сканирую пространство. Каждый раз я думаю: если со мной что-то случится, то первым вопросом будет «А во что она была одета?».

Иногда я одета в джинсы, иногда в платье.

Промежность

Самое интимное, чувствительное и уязвимое. Я замечаю, как часто в массовой культуре женские половые органы и всё, что с ними связано, воспринимается как что-то уродливое, табуированное и вызывающее отвращение. Когда мы на занятиях по анатомии проходили строение половой системы, преподавательница – строгая, подробно спрашивающая нас каждое занятие – просто пропустила разбор женских половых органов, и ещё прочитала нам странную назидательную нотацию о том, что, мол, раньше студенты были скромнее и сами просили её не разбирать вслух эту тему. Видимо, подразумевалось, что раз мы не попросили, то мы какие-то особенно распущенные.

Мне, наверно, повезло, но я никогда особо не переживала про внешний вид своей промежности. Было очевидно, что главное – не как выглядит, а какие ощущения приносит, с ними всё отлично. Какое-то время надо мной висел вечный женский вопрос удаления волос, но потом я прочитала у одной блогерки, что она пользуется триммером, и на этом вопрос решился. Мне нравятся, когда волосы есть, меня пугает мода на голый лобок (так выглядят дети, а не взрослые люди), мне нравится, когда они короткие и аккуратно пострижены. Удаление волос на лобке воском или лазером кажется мне настоящей пыткой, и мне жаль, что стандарты красоты нормализовали эту боль.

Ещё одну добровольную и ненужную боль, как будто нам и так её мало в жизни. Бесконечное приведение себя к недостижимому идеалу, недостижимому просто потому, что это война с тем, что составляет часть тебя и не желает тебе никакого зла.

Живот

Попа, живот, грудь. Вот, пожалуй, места на женском теле, которым достаётся больше всего стереотипов и осуждения. С животом была вечная война, с тех же десяти лет. Ну а как же – вот ты садишься, и у тебя три складочки. Жир – самое страшное слово.

От сильного стресса я на несколько дней перестаю есть: такое случалось три-четыре раза в жизни. Голод ощущаю, а аппетит – нет, ем овсянку, йогурт, хлеб. Так, конечно, быстро худею: в самую несчастную любовь в двадцать лет весила 53 килограмма (мой обычный вес тогда был 59). Когда провела три недели в больнице – весила 70, и это был мой самый большой вес. Сейчас мой обычный вес 65 кг. Я часто на автомате думаю, что живот мог бы быть и поменьше. Ловлю эти мысли: обычный живот, обычные складки, обычный жир.

Мне нравится, какой мой живот мягкий и округлый. Нравится красиво изогнутая линия от талии до бёдер. Нравится, что талия остаётся довольно тонкой, даже когда я набираю вес. Нравится пупок, маленькая вертикальная чёрточка. Нравятся четыре родинки с правой стороны живота. Я чувствую благодарность к своему телу и всем его внутренним органам, которые кротко сносят мои компульсивные переедания, сидячий образ жизни, голод на стрессе. Они стараются компенсировать всё это и сделать так, чтобы у меня были силы жить, и в общем-то, не предъявляют мне никаких претензий. Так не буду и я предъявлять претензии своему животу.

Кожа

Когда я нервничаю или беру на себя слишком много работы, у меня на коже появляются зудящие участки экземы.

Я боюсь физической боли. Когда я читаю о пытках и изнасилованиях – а с 2020-го это ежедневное чтение, даже если не открывать новостей специально – у меня болит вся кожа. Новый близкий страх: страх ареста и войны.

Спина

Хочу сказать спасибо своей спине за то, что она поддерживает меня все эти годы. Серьёзно, позвоночник и стопы – это наш главный внутренний стержень и наши главные опоры.

И ещё всё время ощущаю две выступающие родинки на спине: одна сразу под левой рёберной дугой, а вторая – на шестом шейном позвонке. Как и с косточкой на правой стопе, я в рассеянности иногда дотрагиваюсь до них, чтобы лучше ощутить своё тело.

Грудь

С ней всё время что-то не то. Сначала её нет, потом она дурацкой формы, потом на ней появляются растяжки – потом короткий ускользающий момент, когда она идеальная, буквально один раз, когда я смотрюсь в зеркало в пятнадцать лет – потом она слишком большая и тяжёлая.

Если бы существовал способ уменьшить грудь без операции, я бы сделала это прямо сейчас. Мне не очень нравится, как она выглядит, мне трудно найти подходящее бельё, иногда мне неудобно спать и заниматься спортом. Но, как и с другими частями тела, я говорю себе так: мы в этом вместе, и каждая часть моего тела достаточно хороша, чтобы быть.

Вечный вопрос, быть или казаться. Операции часто уменьшают или вовсе убирают чувствительность. Возможно, после операции моя грудь нравилась бы мне больше. Но мне нравится, как она ощущает прикосновения. Было бы жалко это потерять.

Плечи

В плечах живёт моя усталость и мой страх. Страх перед государством, репрессиями, бюрократией. Усталость от переезда, расстояние между мной и моими близкими.

Я сутулюсь. Стараюсь запомнить правильное положение плеч физически, ощутить это всем телом: как опускаются плечи, приподнимается грудная клетка, немного втягивается живот, чуть-чуть подворачивается таз. Раскрыть сердце, дышать глубже.

Как будто в сердце крючок, и леска уходит прямо в небо.

Предплечья

Мне нравятся волосы на руках. Летом они выгорают и на солнце выглядят, как золотой пух. Хоббитушка. Нравятся мои родинки, даже та, на левом запястье, которую родители в детстве называли собачьей, потому что на ней растут волосы (какое-то время меня это напрягало, потом перестало).

Руки

Я не делаю маникюр. Это сознательное решение. Мне нравятся, как выглядят разноцветные ногти, но когда я представляю, сколько времени и денег надо тратить на это – пусть немного каждую неделю, но если сложить это в годы – нет. Считаю это своим феминистским протестом против стандартов красоты и навязанного потребления.

Я люблю прикасаться ко всему, ощущать текстуру, поверхность. Я понимаю, что человек мне нравится, когда в разговоре мне хочется положить ладонь ему на предплечье. Детский жест «держаться за руки» кажется мне знаком невероятной близости.

Шея

Иногда защемляет что-то от неловкого поворота. Иногда чувствую, как бьётся пульс. Иногда ощущаю комок, когда нет сил на слёзы. Мне кажется, что плач живёт в горле.

Там же живёт щитовидная железа. Когда-то я думала, что я – ленивая амёба, а оказалось, что надо было просто принимать тироксин и витамин Д. Я задумалась, какую часть меня определяют гормоны. Обычно, когда речь заходит о гормонах, то сразу вспоминают тестостерон, если речь о мужчинах, и ПМС, если речь о женщинах. Как будто они управляют всей жизнью и собственной воли человека не существует. Но иногда гормон щитовидной железы может оказать гораздо больше влияния на характер, поведение и эмоциональность.

В горле живёт и мой голос. В горле, в груди и животе. Я люблю свой голос. Мне кажется важным звучать. Однажды я кричала в лесу – это был не просто крик, специальное упражнение – и я поразилась, каким долгим и сильным был мой голос. Как будто сквозь меня шёл поток чего-то, что больше и сильнее, чем я сама. Мне бы на эту долгую ноту не хватило ни связок, ни дыхания, но меня никто не спрашивал: через меня просто шёл звук.

Уши

На левом ухе у меня две родинки. И две дырки для серёжек. Первые мне пробили в детстве, я и хотела, и боялась, плакала под дверью кабинета. Вторую дырку в левом ухе мне пробил швейной иглой мой друг, когда мне было двадцать три года. Я носила там маленькую металлическую серёжку, пока не попала в реанимацию: все украшения надо было снять, и она где-то потерялась. Дырка время от времени зарастает кожицей на поверхности, я время от времени проковыриваю её снова. Для меня это важный след на теле. И это третий жест возвращения к реальности: схватиться за серёжку в левом ухе и легонько потянуть.

Брови

Были модны тонкие, потом – с чёткими границами, потом – расчёсанные вверх. Я думаю, как десять лет назад никто особо не обращал внимания на брови (выщипывали, подкрашивали – но не ходили к отдельному специалисту регулярно), а теперь это важная часть индустрии красоты. И если ты не занимаешься ими, то ты как будто не ухаживаешь за собой. Я думаю: до какой ещё части тела доберётся капитализм? Нужно будет как-то по-особенному заботиться об ушных раковинах?

У меня брови домиком, как у мамы и у младшего брата. Вернее, сейчас у мамы они уже не такие, она сделала перманентный татуаж, и я обнаружила в себе неожиданную эмоцию: я как будто обиделась на неё за это. Это ведь были наши семейные брови, то, чем мы похожи, то, по чём сразу можно было сказать, что мы родственники. Глупости, но такой момент был.

От своих бровей я тоже отстала и не делаю с ними ничего.

Волосы

Однажды мы с моей подругой – обе с короткими стрижками – зашли в индийскую лавку на рынке, и продавец прочитал нам лекцию о важности длинных волос для женщин. Мы так офигели, что ничего не ответили. Я жалею об этом.

Однажды парень, в которого я была влюблена в шестнадцать, сказал мне, что у меня тонкие волосы. С тех пор и на ближайшие десять лет я относилась к своим волосам с презрением («тонкие»).

Короткая стрижка – одно из лучших решений о внешности в моей жизни. Я очень люблю это ощущение: проводить ладонью по коротко стриженному затылку.

Мне нравятся короткие волосы у женщин и длинные волосы у мужчин. И цветные волосы у всех.

Нос

В семь лет я сломала нос, упав на доску на детской площадке. Мне было так трудно объяснить это падение, что я говорила всем, что упала на пенёк, который тоже был на детской площадке. Мне делали операцию, и я помню, как потом мучительно не могла спать из-за марли в носу (и не менее мучительное ощущение, когда эту марлю из носа вытягивали). С тех пор у меня искривление носовой перегородки и частые насморки. И напоминание о том, что возможность дышать – это самое драгоценное.

Лицо

Сложно, когда у тебя одновременно baby face и resting bitch face. Из-за первого меня всё время считают младше лет на пять, чем я есть, из-за второго – считают высокомерной.

Мерка у меня правда высокая. Я всего-то хочу, чтобы люди не судили друг друга по внешности, уважали границы друг друга и занимались творчеством и любовью, а не вечной войной.

Я довольно хорошо вписываюсь в конвенциональные стандарты красоты, но меня большей частью оставляют равнодушной комплименты внешности (передам ваш комплимент своим генам).

Я не умею делать макияж и предпочитаю просто усыпать всё блёстками. Я бы хотела, чтобы макияж был действительно средством самовыражения, а не ритуалом создания «естественного» лица, только немножко лучше, чем твоё реальное естественное лицо.

Летом у меня появляется десяток веснушек. Веснушки кажутся мне очень красивыми. Иногда я дорисовываю несколько.

Тело

Оно не похоже ни на одну журнальную картинку, оно болит и любит, лежит и танцует, молчит и кричит. У него есть хронические заболевания, сломанные кости, мышечные зажимы, которые я, возможно, никогда не разожму. Оно кровоточит и заживает. Ему нравится движение и дыхание. Я им ощущаю этот мир, я прикасаюсь этой кожей к миру и к людям, которых люблю. Моё сердце горит, это метафора, но я чувствую это физически, и моё тело способно превосходить свои физические границы.

Я больше, чем оно, но прямо сейчас без него меня нет.

It's not perfect, but it's fine.